Две традиции

У каждого материала, попадающего в руки истории, есть свои взлёты и падения. В российской культуре колебания маятника всегда достигали наивысшей амплитуды, касалось бы то людей, идей или культурных явлений.

Фавориты молниеносно превращались в каторжников, «ничто» превращалось в «нечто» и опять возвращалось в небытие. С русским фарфором время тоже сыграло свою злую шутку. Пользующийся особым покровительством у верховной власти и являющийся символом роскоши и предметом страстного собирательства на заре своей истории, фарфор постепенно теряет своё величие и превращается в заурядный бытовой материал.

Вся дореволюционная история фарфора неразрывно связана с историей Русской империи, и, воистину, самым ярким прилагательным, определяющим место и значение этого материала в русской культуре, стало слово: Императорский. Культура никогда не окупала своих затрат, поэтому наивысшим своим взлётам обязана богатым меценатам или бескорыстным творцам.

Аристократический период фарфора завершился вместе с крушением империи. Пролетарская культура, столь ярко охарактеризованная Н. Бердяевым полным отсутствием аристократизма, породила целый поток безудержного вандализма по отношению к материалу, являющемуся своеобразной вершиной человеческой цивилизации.

В отличие от поэзии, музыки, живописи и философии, которые при наличии творца способны приобретать те или иные формы, фарфор относится к числу дорогостоящих явлений культуры, наряду с кинематографом. Количество капиталовложений определяет, во многом, качество произведения. Пролетарская империя, носившая ещё совсем недавно гордое СССР, унаследовала имперские амбиции и сохранила государственное отношение к фарфору, включив его в общую программу развития декоративно-прикладного искусства.

С падением империи, разрушились и государственные амбиции: поэзия великодержавности сменилась прозой демократии. Разговор о культуре — в условиях первоначального капитала — это особая тема. Мы проследим лишь то, что непосредственно касается истории русского фарфора, имеющего 250 лет славного прошлого: какие традиции мы унаследовали от «Кузнецовской» империи, с какими достижениями и в чьих руках оказался сегодня русский фарфор и каковы его дальнейшие перспективы в лице крупнейшего «Кузнецовского» предприятия, такого как «Дулёвский фарфоровый завод».

Фарфор, как всегда, разделил историю всей страны и оказался в руках новых предпринимателей. Волна передела собственности докатилась и до «Дулёво», где как в какой-то заповедной стране сохранились ещё пережитки социализма. Теперь «Дулёво» — это поле битвы. Смещение ценностей в область экономической выгоды уже нанесло свой удар по художественному фарфору.

В условиях рынка, производство не только должно самоокупаться, но и приносить прибыль. Искать прибыли от искусства дело безнадёжное. Это прекрасно понимали российские предприниматели и иногда выступали в роли меценатов. Разделение интересов произошло еще в Имперской России, где часть промышленников, встав на коммерческие рельсы, вели свои предприятия по пути преуспевания, примером чему и является «Кузнецовская» фарфоровая империя, а часть промышленников успешно тратила часть своих прибылей на развитие искусства.

Кузнецов предприимчиво скупил почти все самые значительные предприятия фарфорово-фаянсовой промышленности России, не завладев лишь собственно Императорским фарфоровым заводом, и довёл уровень выпускаемых изделий до марки поставщика царского двора. Разорение конкурентов возможно и не входило в сознательную политику Кузнецова, скорее всего, в основе его успеха лежало свойственное старообрядческому сознанию здравомыслие и точный экономический расчёт.

Религиозное сознание всегда имеет структурное преимущество перед расслабленным светским сознанием. Кузнецову не свойственны культурные пристрастия, прежде всего он — промышленник. Он не творит культуру, не формирует вкусы — он производит всё, что готово принять общество во всём своём многообразии, всё, что способно дать прибыль. Но, как религиозный человек, он сам был духовным цензором своих предприятий.

Вы не найдёте изделий с маркой Кузнецова: порнографического или кощунственного содержания. Хотя нельзя сказать, что этого вообще не было в Православной России. Просто духовно крепкие люди не шли на поводу у низменных вкусов непорядочных людей, которых и было тогда не много. «Кузнецовский» вкус критикуют за мещанство и пошлость, но это не корректная критика.

Промышленник всегда работает в области популярной культуры. Чем точнее он угадывает наиболее обширные области потребительского спроса, тем успешнее его предприятие. Кузнецов был успешный предприниматель, поэтому на его предприятиях работали мастера-исполнители и стилисты, а не художники индивидуалисты.

Он не делал ставку на личность, а предпочитал исполнительный коллектив. Отсутствие стиля — это стиль его производства. Поиск был направлен в сторону расширения рынка, а не в сторону художественных откровений. Он обучает за границей инженеров, технологов; расширяет и обновляет ассортимент, финансирует дизайнерские разработки, но не имеет никакой потребности в формировании вокруг себя творческой художественной среды. В этом смысле он — яркая противоположность С.Т. Мамонтова, который большую часть своих средств тратил на поддержку и финансирование художественных проектов.

Стиль высокого искусства почти не коснулся «Кузнецовского» фарфора, и фигура предпринимателя-старообрядца так и застыла в истории в образе старца, грозящего миру пальцем и глаголющего: «Негоже творить непотребство». Гениальность обошла стороной все его многочисленные производства, на которых так и не родилось ни одного шедевра, где, несмотря, на весь природный вкус мастеров-самородков, на все плоды их творческой самодеятельности легла печать вторичности и провинциальности.

Россия привыкла гордиться своими запойными мастерами, что, безусловно, является её культурой трагедией, ибо все надломы в сознании народных мастеров-самородков связаны с принципом: «Делай, что батька сказал». С народным умельцем особенно не церемонились, в отличие от привыкших к творческой свободе и повышенному почтению профессиональных художников, которые могли и в суд подать при необходимости.

Безусловно, в условиях производства не выгоден художник с богатым творческим потенциалом, но совершенно необходим искусный мастер-исполнитель.

Вывод этот чисто теоретический, ибо в условиях современного российского рынка, новым предпринимателям оказывается выгодней держать десять неквалифицированных низкооплачиваемых работников, чем одного высокооплачиваемого профессионала.

Рынок определяет сознание предпринимателя, а сознание предпринимателя определяет его отношение к работникам. В советский период была создана законодательная база и «Положение о художнике», которые регламентировали минимальные права художников, работающих в промышленности.

В переходный период был переиздан и закон об «Авторском праве», но в реальности руководство предприятиями всё равно тяготеет к коммерческой традиции и к «Кузнецовскому» варианту отношений, только они лишились религиозной почвы. Творческий работник — не подарок. В командно-административную систему он не вписывается, при рыночной экономике не слишком выгоден. Интерес к творчеству народных мастеров со стороны государства еще сохраняется, но при этом их пытаются исключить из общего культурного процесса в особую ветвь «Народных традиционных промыслов», где культивируют почему-то именно примитивность и неумелость, искусственную архаичность.

Всё это выгодно лишь для идеологической профанации: представить народное сознание, как вечно дремучее, архаичное и в, принципе, до культурное, в сравнении с просвещённым западным, для того, что бы все, стройными рядами, двинулись в цивилизованное «общество потребления».

Отсутствие определённой государственной программы развития «Высокохудожественных производств» обрекло и профессиональных промышленных художников на произвол новых работодателей. Наиболее показательно положение на крупнейших фарфоровых заводах. Производство никогда особо не баловало художников свободой творчества. В условиях всеобщего спада экономики, дорогостоящая высокохудожественная продукция имеет очень небольшой и капризный рынок, требующий особой активности в процессе реализации, поэтому проще выпускать и продавать самый дешёвый фарфор, отбрасывая всё, в чём возникает хоть малейшее сомнение.

В таких условиях, художник становится лишней фигурой на производстве. Поэтому, исходя из экономической целесообразности, многие фарфоровые предприятия прежде, чем остановиться, сократили творческие лаборатории, исключив тем самым наиболее одаренных людей, которые могли бы поправить ситуацию, из творческого процесса. Печальными последствиями это обернулось для всех.

Остановился художественный процесс, и восстанавливать его значительно труднее, чем поддерживать. Разрушение традиционных отношений всегда трагично для людей, которые долгие годы находились под властью системы и были не вполне свободны, поэтому и насильственная прививка полной свободы вызывает обратный эффект: не радости и творческой активности, а паралича воли.

Пожилые художники, отдавшие лучшие годы производству и не способные адаптироваться в новых условиях чувствуют себя брошенными и обманутыми, а молодые не успевают пройти курс молодого бойца и стать профессионалами. Со стороны музейных работников и частных коллекционеров интерес к живым творческим людям подменяется интересом к уже проверенным антикварным ценностям, что тоже не стимулирует творческий процесс. Способные оценить, не могут купить — а способные купить, не способны оценить. Дорогие и красивые вещи стали вызывать у обнищавших людей такую же реакцию, как и новые хозяева жизни, которые назойливо трясут деньгами для собственного удовольствия и развлечения. Со стороны же «новых русских» вообще нет интереса к подлинной культуре, ибо у них отсутствует интерес к глубинам своей личности, к своему Я.

Пришли временщики, для которых подлинная культура уже не представляет даже коммерческого интереса, ибо нет спроса на неё в среде себе подобных, как нет и подлинного бытия. Только подлинное бытие нуждается в культуре, ибо она есть его основание, и возможность сохранения во времени.

Жизнь всегда требует усилий — смерть не требует ничего: для того, что бы умереть не нужно ничего делать, всё случится само собой. Но поскольку, абсолютное бездействие — это явление антиприродное, требующее постоянства самоубийцы, общество просто совершает некие хаотические движения в рамках отведённого ему Богом времени, не выбирая ни жизнь, ни смерть. Хаотические движения общества не создают культуры. Но для выживания, любое общество нуждается в цивилизации, как основе производства продуктов потребления. Философия физического выживания, овладевшая умами запада еще в семидесятые годы, завладела теперь и пост советской Россией.

Мы живём в период глобальной коммерциализации мира. Процесс этот в первую очередь связан с духовным разложением общественных основ. Отсутствие интереса к культуре есть следствие отсутствия интереса к человеку вообще: отрицание значительности человека, отрицание не только образа Божия в человеке, но и всего, в высшей степени, человеческого.

Современное сознание интересуют структуры и механизмы, методы и средства процветания корпораций, как будто эти корпорации и есть живые существа, для которых создан мир. В этом абсолютный кризис человеческой истории, ибо из истории исчезает её смысл, т.е. человек.

Поэтому современный коммерческий подход к жизни, несмотря на некоторое сходство с дореволюционным, в корне отличается от него, прежде всего, отсутствием религиозных основ. Во главе угла стоит личное обогащение, и получение виртуальной прибыли, которая вынимается из производства и оседает где-то в виртуальных банках.

Мёртвое паразитирует на живом, и выводы, казалось бы, лежат на поверхности, но мы всё ещё продолжаем спорить о хороших или плохих условиях для предпринимательства, а ведь всё дело — в человеке. Если предприниматель видит вокруг себя людей, их естественные нужды — ему сопутствует удача, а если предприниматель видит лишь прибыль — он ведёт весь мир к краху и расплата за это неминуема. Причём платить придётся всем, ибо если корабль тонет, то страдает не только тот, кто пробил днище, но и все невинные, но невнимательные и недальновидные спутники.

Возвращаясь от отвлечённых рассуждений к проблемам малой родины, нужно сказать, что градообразующее предприятие «Дулёвский фарфор», ставший крупнейшей ветвью «Кузнецовского» древа, уже пережил падение самого древа и отпочковался в самостоятельный ствол. Сегодня над этим древом нависла смертельная опасность. Сможет ли этот «динозавр» выжить в эпоху глобальной коммерциализации, где основная проблема не в том, что придёт новый «Кузнецов», а в том, что новые хозяева несут с собой эпоху крушения традиционных человеческих ценностей. Они — люди своей эпохи и противостоять духу своего времени они, безусловно, не будут, это не в правилах игры.

Поэтому грядёт неизбежная демонизация образа предпринимателя, что может незаслуженно отразиться и на образе дореволюционных предпринимателей. И хотя, Кузнецов, несомненно, придерживался в деле коммерческой традиции, всё же будет несправедливо, если он попадёт в «крестные отцы» современных дельцов, потому что основная отличительная черта его личности — это подлинная религиозность, которая была корнем не только его личности, но и жизни всего его окружения, десятков тысяч безвестных мастеров, старообрядцев и православных.

Р.S.

В завершение хочется сказать, что наше время — это время испытания свободой. В этом — великий соблазн для творческой личности, но свобода является единственной средой, где возможно подлинное творчество. Творческая художественная традиция имеет более жизнеспособные корни, чем коммерческая, поэтому фигура мецената более симпатична в истории, чем фигура коммерсанта. Правда — более красива, чем компромисс, хотя нас и пытаются приучить к градациям серого.

Мир традиционных ценностей существует тысячелетия, потому что они подлинны и в них основа жизни. Богатство относится к области мнимых ценностей, хотя и имеет большую силу и великий соблазн, но при всех очевидных выгодах оно имеет смертельный яд, который отравляет своего обладателя, подчиняя своим интересам, если богатство не используется во благо других.

Печальная судьба — стать рабом собственного капитала. Знание этих элементарных жизненных принципов спасало религиозных предпринимателей от добровольного рабства «мамоне». Современный предприниматель лишён этого иммунитета: яд богатства, тем более неправедного, выкашивает ряды коммерсантов, и если оставшиеся хотят выжить, они вернутся к вечным ценностям, а среди них — радость творчества, свободного и бескорыстного, что возможно и в бизнесе.

(М.М.Обрубов)